О покраске привода
«Всё я выдумал сам, Потому что был слеп. »
Что делать в межсезонье? Готовиться к следующему сезону. И пасть жертвой рекламы. В конце ноября наткнулся на видео популярного канала:
И, недолго думая, решил облагородить свой табельный E&L Ак-105, припоминая, что дополнительная маскировка не помешает, особенно, когда на скриншотах с нашего сентябрьского видео особенно заметно, как бликовал металл, и как неестественно привод выделялся на местности:
Для этого была куплена заветная Motip Camouflage в трёх цветах: болотно-зеленый, темно-зеленый и серо-зеленый, также ей составили компанию три завалявшихся баллона Kudo — черный и ещё парочка зеленых (последние в итоге не пригодились).
Дальше пошёл поиск референсов для покраски, было очень много заманчивых вариантов расцветок.
Однако, несмотря на всё обилие паттернов, палитра ограничена отсутствием коричневых и песочных оттенков, поэтому выбор закономерно пал на наш горячо любимый флектарн-д, ну или «ряску» или «сферу». Кто как её зовёт) Посему следующий этап -подготовка эскиза)
«Фантазёр, ты меня называла…»
К стандартному паттерну добавлены градиенты клякс, «сеточка», а основу фона составляют два оттенка.
Подготовлены трафареты, зашкурены и оклеены поверхности. Но, технология требует обкатки. Потому первыми подопытными стали рация и экшен-камера.
За счет того, что они маленькие, окрасить их проще, и в случае косяков расход краски на переделку будет не таким критичным 🙂
А вот сам процесс покраски стремителен! Краска Motip сохнет достаточно быстро, и в целом, она более густая чем Kudo, потому перерыв между нанесением слоёв был не более 10 минут.
На основу 2 слоя с неравномерным нанесением зеленого и болотного, затем нанесение светлых клякс через трафарет и сетку, и в завершение чёрные кляксы через трафарет более жидкой Kudo.
Источник
Поэт Андрей Григорьевич Блох 1896-1930
Смотреть видео о поэте и слушать романс на его стихи:
https://www.youtube.com/watch?v=7KSdtaxSirk
Родился около 1896 года. После революции эмигрировал. В начале 20-х годов служил во французском Иностранном легионе.
Печатался в зарубежных периодических изданиях, в частности «Русская мысль», «Перезвоны», «Современные записки», в газетах «Либавское русское слово», в рижской газете «Слово». Писал рассказы. Занимался поэтическими переводами.
В Париже изданы две книги его стихов: в 1927 году сборник «Стихотворения», где помимо оригинальных стихов есть переводы Кристины Россети и Вейкко Коскенниеми, и в 1929 году сборник «Поэмы и стихи».
Его последняя известная журнальная публикация относится к 1930 году. Считается, что в этом году Андрея Блоха не стало в возрасте 34 лет, так как данные о последующей его деятельности где-либо отсутствуют.
Помолись смиренно Богу,
Попроси прощенья.
Мало в нас любви и много
Злого помышленья.
И не верь в людские знанья
И в людские силы, —
Бестелесно, как мечтанье,
Все, что прежде жило.
Было много воли смелой
И большой гордыни, —
Все исчезло и сгорело,
Прах и пепел ныне.
Ты живешь в незнаньи полном
Цели или срока,
Ты плывешь, как лист по вОлнам
Мутного потока.
Помолись смиренно Богу,
Попроси прощенья,
И отдай твою тревогу
На Его решенье.
Церковный сумрак. Мирная прохлада,
Немой алтарь.
Дрожащий свет негаснущей лампады
Теперь, как встарь.
Здесь шума нет, и сердце бьется глуше
И не болит.
Здесь много горя выплакали души
У древних плит.
Здесь люди Богу муку поручали,
Здесь вечный след
Безвестных слез, несказанной печали
Забытых лет.
Старинный храм, — защита от бессилья,
Приют для битв,
Где ангел Божий смертным дарит крылья
Для их молитв.
Статью подготовил Александр ГамИ
Источник
Встреча у вологодской калитки
В Вологде в сувенирном магазинчике я купил открытку. На открытке — двухэтажный домик с резными наличниками, старики на лавочке у крыльца, мальчик на трехколесном велосипеде, женщина в халатике с тазом белья в руках. А на развороте открытки — стихи:
Вологодские дворики милые,
Что стоите вы нынче унылые
Под осенним неласковым солнышком?
Скрип калитки простуженным горлышком.
Под ногами хрустят ноткой звонкою
Лужи стылые корочкой тонкою,
Осень легкая вальсами венскими
Над качелями кружится детскими.
Над стихами — посвящение: «Посвящается улице Батюшкова 1960-х годов». Наш брат, подумал я, ровесник. И улица Батюшкова — из самых мне родных. Она ведет к Соборной горке, к реке и парку, где по выходным играет музыка и кружатся карусели. По этой улице ходили мои дед и бабушка, мои родители и мои дети, и даже внучка уже успела пробежаться.
Стал расспрашивать об авторе, Андрее Алексееве, и мне тут же подарили скромный сборник «Всё будет», изданный тиражом 250 экземпляров. На обложке знакомый мне с детства вид: железнодорожный мост через реку Вологду близ Спасо-Прилуцкого монастыря, дождливый осенний день.
На обратном пути в Москву я все читал и перечитывал эту книжку, радостно отдавшись душой тому, что и мне помнится до мельчайших трещинок, черточек, морщинок. За окном пробегали станции с ласковыми названиями.
Поэзия, кроме восхитительной высоты слога и таинственной музыки, это всегда еще братское «ау», обращенное к тому мальчишке, который живет в тебе. И мальчишка отзывается быстрее, чем ты, взрослый зануда, успеваешь что-либо подумать о стихах, измерить их строгим литературным аршином.
. А ведь стихи-то — хорошие. Из чистого родника любимых улиц, из неспешного созерцания домиков на заречной стороне, храмов, лодок на перевозе. Дай Бог, чтобы каждому новому поколению вологодских поэтов хватило здешнего неба, напоминающего фрески Дионисия, свежего ветра, настоянного на запахе речной воды, свежего белья, печного дымка и разнотравья. Сколь многое они еще услышат в плеске воды, скрипе уключин, цвиканье ласточек и стрижей, перестуке по мосту дальнего поезда.
Источник
Поэт Андрей Солодов | Стихи | Современная поэзия
Публичная страница поэта Андрея Солодова
Андрей Солодов — один из самых «неформатных» и искренних поэтов.
«Поэт – человек, который видит всё иначе. У поэта есть в теле какая-то ванна Архимеда, которая постоянно переполняется, и из неё должно куда-то выливаться.
Показать полностью. Выливается на бумагу.» (с) Андрей Солодов.
Объехал с концертами уже почти все страны бывшего СНГ. Победитель примии «Я-талант».
Стихи автора, знаковые события в мире литературы, информация о его выступлениях, приобретение старых и новых книг с творчеством честного и искреннего романтика.
Поэзия, рожденная из вывернутой наизнанку души.
______________________
Мы призываем вас писать и читать русскую поэзию, воспитывать свои чувства, развивать свою личность. Ведь именно поэзия — есть высшая форма самовыражения.
Это очень важно в наше время — думать, чтобы не потеряться в постоянно меняющихся ценностях современного мира.
Думайте, чувствуйте, читайте стихи. Пишите стихи!
______________________
В этом году мы отмечаем юбилеи гениев мысли и слова, писателей и поэтов: А.С. Грибоедова, А.П. Чехова, Б.Л. Пастернака, Р.А. Рождественского, И.А. Бродского, К.М. Симонова, И.А. Бунина, С.А. Есенина и многих других. Многие из них пострадали от режима: были преданы забвению, высланы из страны на долгие года. Кажется, пришло то время, когда русский народ начинает ценить, читать и понимать строки, написанные десятки лет назад, но не утратившие своей актуальности.
Данный паблик направлен на популяризацию русской литературы, поэзии, стихов – того, что нам там необходимо в современном мире. Поэзия должна звучать громко, чтобы все слышали! Мы стараемся увековечить живое русское слово; сделать так, чтобы поэзия стала ближе каждому человеку.
Вся работа делается руками любителей поэзии, литературы и искусства в целом, и людей, небезразличных к русской культуре.
Источник
«Прощай, мой нежный мир. » Поэт Андрей Ширяев (1965-2013).
«Прощай, мой нежный мир. » Поэт Андрей Ширяев (1965-2013).
«Я искренне завидую людям, которым ещё только предстоит прочитать стихи Андрея. Хорошо помню свою радость узнавания, вплоть до изумления от ощущения невозможности происходящего. Так, как писал Андрей, сейчас не пишут, ну, или почти не пишут. И дело не в широчайшем диапазоне образов, не в ритмической магии и даже не в исключительной лёгкости слога – так, как писал Андрей, можно писать только за пределом привычного и безопасного мира рифм и метафор. Как и жить, наверное. Главное же – в ощущении полной свободы, так бывает только за порогом отчаяния, там, где начинается – нет, не смирение – та самая высшая мудрость обреченного воина, которого не победить, потому что он уже ничего не боится. Когда нечего терять, но есть что сказать, а потому автор говорит, не оглядываясь – чисто, глубоко и очень всерьёз. Это стихи безумно талантливого и очень сильного человека – та самая светлая сила, ради которой только и существует поэзия, по большому-то счету. «
«В текстах Андрея Ширяева едва ли можно отыскать нечто документально-автобиографическое. Их почти невозможно связать с событиями видимой миру частной жизни поэта. Жизни одновременно интересной и счастливой, но и перенасыщенной неурядицами и болезнями. Эпоха 1965-2013, богатая на исторические катаклизмы, едва отражена на страницах этих книг. Стихи Андрея – летопись попытки воплощения в человеке современном универсального художника, соблазнённого гармонией шедевров мировой культуры и увидевшему путь к проявлению полноты богоподобия человека во взятии на себя миссии творца. Миссии, оборотной стороной коей является одиночество.»
«Андрюшины стихи глубинны, космичны и безупречно музыкальны. Читая их, видишь изгибы Млечного Пути, который он любил фотографировать, окруженный вершинами Анд, и одновременно слышишь, как трещит сучок у тебя под ногами, а где-то вдалеке играет пианист в полупустом кафе на берегу океана.»
«Некоторые стихотворения Андрея Ширяева для меня всегда отличало внутреннее свечение. Как будто образы заключены не в словесной ткани, а в янтаре, и не отделимы от этого света и цвета. Другие его стихи, напротив, боль, которая воплощает себя посредством языка, использует его как физическую материю. Третьи способны рассказывать не рассказывая, и нескольких словесных штрихов хватает, чтобы перед нашими глазами прошла целая человеческая жизнь.»
Войди. Возьми меня губами,
неси, тоскливо и смешно,
как будто клетку с голубями
за полицейское окно,
где я, уставший горлопанить,
стрелять, кусаться, биться лбом,
тебя, беспомощная память,
с собою уложу в альбом,
разглажу временем, укрою
паучьим шёлком, покажу,
как тают кольца под корою
и сок стекает по ножу,
как тлеют в сумрачных архивах
глаза цветочниц и портних –
от удивительно красивых
до удивительно пустых,
как ищет звука пантомима,
и я, отмытый добела,
смотрю, как ты неумолимо
меня уводишь от стола,
от блюдца с крошками печенья,
от розы, вклеенной в тетрадь,
от женщин, ищущих прощенья,
но не умеющих прощать,
от слов и слёз, размывших берег,
от набегающих в проём
мужских невидимых истерик,
постыдных будущим враньём,
от легкомысленной виньетки,
от мух над рыбьей чешуёй,
от голубей, сидящих в клетке,
и от себя – почти чужой,
пустячной, вычурной, незваной –
в альбом, туда, где я и ты
для новых разочарований –
страницы новой пустоты.
В далёкой дали, за орбитами планет
танцует женщина, похожая на свет.
А рядом – там, где сушится бельё,
танцует свет, похожий на неё.
Играет сын, похожий на неё.
Кружится мир, похожий на неё.
Танцует женщина. И на её плече –
танцует космос в тоненьком луче.
В теории, жизнь отшельника и аскета
в моей двухэтажной хижине под горой –
вершина стремлений. Вечный покой и лето,
колибри на гнёздах, весь королевский рой.
Рождаешься каждый вечер в листве капустной,
бежишь от себя, возвращаешься с полпути
и варишь куриный суп с овощами, вкусный,
как голос любимой женщины. Ну, почти.
Последний патрон в обойме – красив и холост.
Под первое солнце, небрежен и нарочит,
ныряешь в постель. И чувствуешь дикий холод,
который уже ни выжить, ни приручить.
Жужжит коробочка – поддельная, скворечья,
чарует звоном разлетевшихся монет.
Ты здесь, бессонница? Ты здесь. Какая встреча!
Ночь, несомненно, будет летней. Или нет.
Твой силуэт в дверном проёме. Чуть промешкай –
шкатулка выстрелит мотивом кочевым,
и обернётся снисходительность насмешкой.
Вернусь – когда-нибудь. Наверное, живым.
Танцуй. Не знай о шестерёнках и пружинках,
любовь моя, чужая, взятая взаймы
марионетка на трясущихся поджилках
непрочной вечности. Два вдоха до зимы.
Два на двоих. Оберегая то, что создал,
стою и вслушиваюсь в шорохи, и жду,
и меч держу. И засыпаю, как апостол
в саду.
Веер. Бамбуковый ветер. Натянутый шёлк.
Вечный мальчишеский голос читает стишок.
Тысячу лет он приходит с пустого листа.
Девочка трогает лист, но не видит лица.
Веер касается воздуха. Воздух искрит.
Губы касаются слов, вспоминая санскрит.
Тает янтарь на ладони. Поёт вдалеке
древнее время на древнем чужом языке.
Девочка слушает. Девочка слышит слова.
Мальчик читает. По шёлку стекает смола.
Мелодия. Усталая, немая.
Вчерашний дом, заброшенный этаж.
Шагни в окно и падай, обнимая
холодный лист. Печальный пилотаж
в непрочном небе. Сломанная фраза.
Вторая тень в оставленном окне.
И отголоски медленного джаза
в осенних листьях. В пламени. Во мне.
Небо – плат, луна – пятак, ночь, как нити, тени – вила,
Было как-то всё не так, как-то всё иначе было,
И привычные слова рассыпались, будто бусы,
И катились, как арбузы, и болела голова.
Из раскрытого окна ветерок тянул горячий,
И стояла тишина, оказалось – кто-то плачет,
И виднелись в темноте два фужера, полконфеты,
Белый дым от сигареты да измятая постель.
Добела напряжены пальцы трут остатки грима,
Я, как прежде, без жены, ты, как прежде, с нелюбимым,
Нам с тобой – не в первый раз, ты при муже ли, без мужа.
На земле лежали лужи цвета обморочных глаз.
Губы стиснуты в тоске, видно, кончены парады,
И горчит на языке вкус сцелованной помады.
Заливаюсь соловьём, мол, вернусь, не всё ж ненастье,
Но, как шрамы на запястье, не пройдёт моё враньё.
Ты поймёшь, что это ложь да пустые обещания,
Ты фужеры уберёшь, поцелуешь на прощание
И помашешь из окна, и ни капли не осудишь,
И реветь, конечно, будешь. Только ж я не буду знать.
Окраина всего. Игра во всём.
Ничей с ничьей – сидим и молча пьём
надежду, растворённую в бальзаме.
Медовый, саркастичный, как самшит,
мой пересмешник сам себя смешит
опасными чужими голосами.
Он видит то, чего не вижу я.
Чего боишься ты. И нам, моя,
в каком-нибудь вчерашнем Коктебеле
друг друга ждать в отсутственных местах,
на тропках слёз, распятых на перстах
когтистых снов кошачьей колыбели.
Иная жизнь. Иная степь. Укор
прекрасных уз сплетается в узор,
тебе напомнив руки постояльца,
с которым было так легко вдвоём
передавать лучи из дома в дом,
из пальцев в пальцы.
Отменяем последнее действие. Взлом
событийности. Скучный монтаж мишуры.
Поцелуй через небо. Лицо за стеклом.
Электронная версия старой игры.
Технология жизни без боли. Беда –
в защищённости чувств. Безопасный транзит.
Не пугает ничто, никого, никогда.
Никогда. Никому. Ничего. Не грозит.
Жемчужиной с ладони покатилась
любовь моя к обочине дороги,
и пыль моя дорожная, которой
я сам когда-то стану, укрывает
жемчужинку от взглядов любопытных.
Селение в долине на рассвете,
где родники прозрачными цветами
растут из-под земли и в небо смотрят
с холмов глазами ящерки пугливой.
Три крыши тростниковых. Запах гнили,
и старой рыбы, и сухого хлеба.
Три хижины, три нищенки, лежащих
на земляном полу своём холодном.
Судёнышко у берега, и камни,
и ветер в кронах вымокших смоковниц,
застывший длинным выдохом тяжёлым,
и дождь, как всадник, оседлавший ветер.
Пейзаж, в котором нет меня сегодня.
Два полувыдоха, полуобъятья,
так целым и не ставшие. И плачет
уставшая от сельского фламенко
гитара на груди у гитариста.
Прощай, мой нежный мир. Твою усмешку
мне время милосердное напомнит
уже улыбкой. И, проснувшись ночью,
я пошепчу беззвучно: «Слишком поздно…»
ты тянешь меня к себе бросаешь меня лицом
на дымные жемчуга рассыпанные кольцом
по нежным твоим холмам по ласковому песку
ведёшь по колено вброд к поющему тростнику
на самом краю луны и крика и торжества
где складывает река холодные рукава
на дне твоего дождя на падающем листе
на вспыхнувшем наготой напрягшемся животе
становится мой восторг и твой драгоценный страх
вращением солнц и птиц в расширившихся зрачках
ты тянешь меня как звук – так властно, так торопя…
И я остаюсь в тебе. В тебе – и после тебя.
Три истины: огонь, вода и глина.
Гончарный круг. Весь август у порога
темнела перезрелая малина
и тоже принимала форму Бога.
Я слышал музыку. В привычном гаме
и топоте на школьных переменах
звучали голоса за облаками
каких-то духовых, каких-то медных.
Не зная обо мне ни сном, ни духом,
вода в природе двигалась кругами
весь век, пока я становился слухом
и круг вокруг оси вращал ногами.
Я слушал так, что только и осталось
стать нему и не тяготиться этим,
и, сознавая собственную малость,
влюбляться в женщин, улыбаться детям,
наследуя небесному гобою,
в круговорот идти водою пленной
и, возвращаясь, заполнять собою
случайные неровности Вселенной.
Андрей Владимирович Ширяев родился 18 апреля 1965 года в Казахстане, в городе Целинограде (ныне Астана).
Окончил среднюю школу экстерном, в 15 лет, учился в двух вузах имени Горького – в Уральском государственном университете в Свердловске, затем – в Литературном институте в Москве, на отделении поэзии в семинаре Юрия Левитанского, после смерти которого оставил учёбу. Работал журналистом, артистом в филармониях, редактором в компьютерных журналах и на интернет-порталах.
Является автором остросюжетных книг в жанрах боевика и фантастики (под псевдонимами, в ряде случаев – в соавторстве). Был организатором международного конкурса фантастики.
Автор пяти поэтических книг: «Продрогший пантеон», «Мастер Зеркал», «Глиняное письмо», «Бездомные песни» и «Латинский камертон». Дипломант V Международного литературного Волошинского конкурса. Автор и исполнитель песен на собственные стихи.
В начале 2000-х переселился в Эквадор, жил в городе Сан-Рафаэле. Покончил с собой 18 октября 2013 года.
Серия сообщений «Goxwa Borg»:
Часть 1 — Одиночество.
Часть 2 — «Прощай, мой нежный мир. » Поэт Андрей Ширяев (1965-2013).
Источник
